Форум
Вот что бывает, когда ночью не спишь, а перечитываешь старые эпизоды. Я опять прониклась темой и выдала это. По идее, все это должно было быть эпизодом, но кое-кто (догадайтесь кто), недавно отказался от этой идеи. Поэтому все оказалось в моих руках. Жду любимых тапочек и указание на ошибки (я и днём то не грамотная, а сейчас пять утра...)
*************
Это было как удар под дых. Просто весь воздух вдруг вышел из груди с глухим свистом. Говорят, настоящие друзья чувствуют, когда что-то случается с одним из них. Что ж, вероятно, у меня совсем плоха интуиция. Я лишь метался из стороны в сторону две недели, не зная, куда делась эта несносная мелкая некромагиня.
Услышав от девушки, которая никогда не входил ни в круг моего, ни, я уверен, круг общения Аббатиковой, что та мертва, я сделал два шага назад, отпустив эту невидимку. Наверно, мои глаза были совсем безумными, раз даже Рита не сделала и шага по направлению ко мне с такими шаблонными, но абсолютно никчёмными сейчас словами.
А я стоял. Стоял, ничего не видя, и думал, а что я сейчас должен делать? Судя по лицу незнакомки – чуть ли не бить её, судя по лицу Ламикиной – сорваться, кричать, разгромить комнату как минимум. Я же просто убежал. Я медленно отступал к двери, хватаясь за голову и снова опуская руки, а потом бросился бежать, не оглядываясь. Слёзы? Какая глупость. Я не плакал, я просто бежал по бесконечным коридорам замка, натыкаясь на тупики и сворачивая. Сердце стучало как сумасшедшее и его стук слышен был в висках.
Мне девятнадцать, это вовсе не много, но я уже должен бы понимать, что от подобных новостей не убежишь. А я всё равно бежал, как будто слова девчонки могли прекратить биться в моей голове: «Она мертва, чёрт! Мертва! Я нашла её труп в её же комнате, которая тринадцатая! Отпусти уже!»
Сатания Аббатикова. Семнадцать лет отроду. Убийственная баба-рэмбо, полубезумная некромагиня, моя единственная и лучшая подруга. Даже скорее её можно назвать сестрой. И она скончалась две недели назад, запретив единственному свидетелю об этом говорить. Аббатикова, обязанная стать Шито-Крыто через три-четыре года, больше не с нами. А ведь я бы потом мог стать крёстным. И я был бы лучшим крёстным.
Шито-Крыто. А ведь он даже не знает об этом. Надо найти его, лучше, чтоб он узнал эту новость от меня.
На поиски ушёл весь день и половина ночи. За это время я успокоился. Относительно успокоился. Стал ровнее дышать, да и сердце не отбивает чечётку. Я стараюсь оградиться от этой страшной правды, слишком сложно её принять. Хотя, я никогда её не приму. Это всё равно, что согласиться с тем, что нормально ходить без руки.
Я поднимался на крышу одной из башен школы. Есть ещё одна непроверенная башня, если его нет ни на той, ни на этой, впору бить тревогу: «Пропал семикурсник, возможно – мёртв. Пожалуйста, сообщите нам правду, даже если он требовал не рассказывать».
Но, поднявшись, я вздохнул с облегчением. Он был здесь: сидел на парапете, как она когда-то, ничего не боясь.
- Андрей? А я тебя весь день ищу, - парень пожал плечами. Он уже знает? Не возможно. Обе девчонки обещали молчать, пока я не найду Шито-Крыто. – Я пришёл… в общем, ну… я хотел
- Я знаю, - кто из этих двух? Я убью её. Как бы мне тяжело не было это произнести, чёрт, я должен был сделать это. Так я бы предпочёл услышать это от него. Проще принять. – Можешь не говорить. Она никогда не вернётся, ведь так?
- Андрей, - я старался говорить, не срываясь на хрипящий шёпот, но как же тяжело, как же тяжело это, когда не улавливаешь в его голосе даже малейшей надежды, только немую просьбу: не говорить так, как есть. Но я не могу. Я должен сказать, услышав это ему будет легче принять данный факт. Да и даже не для него, а для себя я должен сказать. Один малюсенький шажок вперёд в признании произошедшего. – Она умерла, Андрей.
- Я так и сказал, - снова пожал плечами он. Его голос глухой, и в нём сквозит безэмоциональный холод. Когда же он узнал, что успел смириться? И от кого? Я подошёл к нему и сел рядом. Высоко. Хотя это одна из самых низких башен Тиба. Он смотрел вниз, а в руках его тлела сигарета. Рядом почти пустая пачка. Он же не курил никогда? Да и костяшки сбиты, очень сильно сбиты. Неужели успел подраться с кем-то?
- Кто тебе рассказал?
- Рассказал? – он словно пытался понять, о чём я. – Ты рассказал. Но я и так знал это.
- Давно?
- Вспомни, как давно ты не чувствовал моего взгляда полного ревности на своём затылке? – почувствовав, как я напрягся, пытаясь вспомнить, он ответил сам. – Две недели, Джек. Две недели я не донимаю тебя своей беспочвенной и бесполезной ревностью. – А ведь верно. Андрей – жуткий ревнивец. Сата часто издевалась над ним, флиртуя с другими. Ну а я слишком часто был рядом с ней и мог спокойно обнять, утащить её из его общества. Отсюда и вечная ревность, наши многочисленные стычки. Но уже две недели я ни разу не ловил этот прожигающий взгляд. Но, поглощённый поисками Аббатиковой, даже не заметил.
- Откуда?
- Знаешь, между некоторыми возлюбленными возникает связь, что протягивает ниточку от одного сердца к другому. Не у всех искренне и много лет любящих она есть. А у нас была, хотя мы встречаемся всего два с половиной года, и любовь не была взращена на длительной дружбе. Просто внезапность. Просто вдруг кто-то взял и в первый же день знакомства протянул между нами эту нить. Она всегда натянута и стоит одному дёрнуть, как другой это почувствует. Я всегда чувствовал Сату, даже когда её отправили на бесплатную экскурсию в Дубодам, - Шито-Крыто поморщился, да уж, не лучшее воспоминание. – А две недели назад в одну секунду я словно услышал, сердцем услышал, как что-то лопнуло. Оборванная нить болталась и тянуть за неё больше было некого.
Молчание. Мы молчали около часа, а может больше, и курили. Время не существовало. Это больно. Больно понимать, что самого близкого мне человека больше нет. Что творится с Андреем, я не хотел даже представлять. Я не смел даже сказать, что понимаю, что он чувствует. Это было бы жестокой ложью, ибо подобного я никогда не испытывал. Я даже не любил так никогда и никого.
- Дай сигарет, - попросил он, поворачивая голову. В глазах безысходность, отчаяние, боль, тоска, некая потерянность. Ни вопросов, ни метаний. Он не отторгал правду, но и не смирился. И засохшая кровь на лбу, губе. Щека разодрана. Точно с кем-то подрался. Я протянул ему пачку. Когда я успел выкурить столько? Я опустил глаза на тлеющую палочку смерти. Она столько боролась, чтобы я бросил и прекратил травить свой организм. Пальцы смяли сигарету.
- Хватит курить. Я не хочу даже знать, сколько ты курил за эти две недели. Она убила бы тебя, если узнала.
- Ключевое слово здесь – убила БЫ, - раздался его нервный смех, готовый перейти в истерику. Он вскочил на ноги, по-прежнему оставаясь на парапете. – Её нету здесь! Она ничего мне не сделает! Она никогда мне больше ничего не скажет! Никогда не треснет по затылку, пытаясь выбить дурь! Она не разозлится на то, что я за последние две недели едва ли в общем счёте спал двое суток! Она никогда больше не приревнует меня к грёбаной Келли! Она никогда не вытащит у меня из руки сигарету, чтобы выбросить её из окна и пригрозить никогда больше не целовать, если я не избавлюсь от вредной привычки! Никогда в моей голове не возникнет ещё больше воспоминаний о нас двоих! – Он кричал, я буквально чувствовал, как он задыхался от всех эмоций, что переполняли его, разрывали, раздирали. Но я больше всего боялся не за его внутренне состояние сейчас, а что он упадёт вниз. Я быстро слез с парапета, заставил его отойти подальше от края, слезать он отказался, равно как и поворачиваться ко мне. Чёрт, если он решит спрыгнуть, мне его не удержать. – Ты не представляешь, как мучительно осознавать, что ничего больше не будет. Это не разрыв отношений, когда оказывается, что одному из пары абсолютно параллелен другой. Это в миллионы раз хуже. Это когда изнутри тебя раздирает, когда внутри кто-то тупым ножиком пытается сделать из твоих органов, из твоей души салат. Это когда глаза горят огнём от недосыпа и слёз, а ты ничего не видишь перед собой, голова готова сдаться под напором отбойного молотка и превратиться в лепёшку, но на это не обращаешь внимания, ведь это всё ничто по сравнению с тем, что внутри. Я даже не знаю, что должен сделать, чтобы внутренняя боль ушла на второй план. Пока что не помогло ничто, - Андрей обернулся ко мне, и я увидел ту половину его тела, что до этого была скрыта: левую руку покрывали многочисленные раны, костяшки сбиты в кровь до невозможности, один из пальцев вывернут, ногтя нет. Не рука – а сплошная рана, сплошная гематома. Но ничего смертельного, на первый взгляд. Он не пытался умереть, он пытался сделать больнее, чем есть. Ухо, на самом деле из-за огромного количества засохшей крови я даже не понимаю, что с ним. На плече из-под майки виднеется какая-то рана, неаккуратно, явно самостоятельно зашитая. Всё остальное скрывала мятая футболка в кровяных пятнах. Нет, такую боль мне не представить никогда. И как бы мне хотелось ему помочь. Но что я могу сделать? Я даже раны ему не обработаю – не подпустит же. Я поднял глаза на его лицо и увидел, что по его щекам медленно стекают слёзы. Он действительно плакал, а в глазах лопались сосуды. Придурок. Спать надо больше.
- Андрей, идём, выпьем. Вот пьянку в её честь она бы одобрила, - я попытался стащить его за руку, но разве ж этого качка стащишь?
- Глупый Воробей. Я не хочу делать того, что она одобрила БЫ. Она этого не сделает. А заливать горе алкоголем – это просто поливать спиртом горящие угли или открытую рану. Всё это даже в буквальном смысле бесполезно – не перекрывает боль, я проверял, - я вздрогнул, представив. Что ж, зато за то, что туда могла попасть зараза, можно не волноваться.
- А что не бесполезно, а, Шито-Крыто? Калечить себя, зная, что ничто не перебьёт боль? Или, может, ты решил спрыгнуть с крыши? – он усмехнулся. Вероятно, думал об этом. И не мало.
- Почему бы и нет? Тогда всё прекратится. Никакой боли. Никаких чувств, никаких эмоций. Никаких воспоминаний.
- Знаешь, Андрей, мне тоже хреново, но даже если бы эта боль увеличилась в сотни раз, я бы ни за что не пожелал бы её забыть. Эти воспоминания – единственное, что осталось у меня от неё.
- Потому что умножаешь на сто. А ты умножь на большее число, попробуй представить. Может, тогда поймёшь, что значит невозможность спуститься с этой башни – единственного места на Буяне, где мы с ней вместе никогда не были, которое не ухудшает состояние в разы миллионами воспоминаний. Чёрт, да даже этот факт напоминает о ней!
- Значит, тебе нужно улететь. Отправляйся куда угодно, но не оставайся здесь, - парень задумался, а я в это время, воспользовавшись моментом, стащил его с парапета.
- Да, нужно улететь, - лицо Андрея стало потерянным, взгляд затравленным. А я ведь за это время перестал бороться со своими чувствами. Ему так плохо, что всё, что чувствую я, кажется таким никчёмным. Пока я рядом с ним, мне проще смириться, пытаясь заставить его сделать это.
- Но сначала выпивка и нормальный сон. Мы должны помянуть её. Вдвоём. Только скажи, что тебе хочется сделать сейчас?
- Кричать. Кричать, вкладывая всё, срывая голос, выть, словно одинокий волк. Хотя почему словно? Всё именно так и есть, - я положил ему на плечо ладонь.
- Тогда кричи. Вместе со мной. Это то, чего я и сам сейчас хочу даже больше, чем напиться.
И мы кричали. Долго, упав на колени, и это вой разносился в ночной тишине, оповещая всех, что случилось нечто непоправимое, оповещая всех её друзей, что её больше нет с нами. Я уверен, они слышали и поняли. И, если бы мы действительно были волками, к нашему вою присоединились бы другие, разнося весть по всему острову. Но мы кричали одни, кричали, вкладывая свою боль, свою любовь к ней. И никто не смел нас прерывать ни сейчас, ни потом. Мы кричали до хрипоты, до горящих лёгких, до сорванных связок, до рассвета. И мы встречали восход солнца своим немым криком - последним даром для неё.
*************
Немой крик
Фендом: ролевая "Новое поколение Тибидохса. Восставшая из пепла"
Посвящается любимой паре и отдельно девчонкам
Посвящается любимой паре и отдельно девчонкам
Это было как удар под дых. Просто весь воздух вдруг вышел из груди с глухим свистом. Говорят, настоящие друзья чувствуют, когда что-то случается с одним из них. Что ж, вероятно, у меня совсем плоха интуиция. Я лишь метался из стороны в сторону две недели, не зная, куда делась эта несносная мелкая некромагиня.
Услышав от девушки, которая никогда не входил ни в круг моего, ни, я уверен, круг общения Аббатиковой, что та мертва, я сделал два шага назад, отпустив эту невидимку. Наверно, мои глаза были совсем безумными, раз даже Рита не сделала и шага по направлению ко мне с такими шаблонными, но абсолютно никчёмными сейчас словами.
А я стоял. Стоял, ничего не видя, и думал, а что я сейчас должен делать? Судя по лицу незнакомки – чуть ли не бить её, судя по лицу Ламикиной – сорваться, кричать, разгромить комнату как минимум. Я же просто убежал. Я медленно отступал к двери, хватаясь за голову и снова опуская руки, а потом бросился бежать, не оглядываясь. Слёзы? Какая глупость. Я не плакал, я просто бежал по бесконечным коридорам замка, натыкаясь на тупики и сворачивая. Сердце стучало как сумасшедшее и его стук слышен был в висках.
Мне девятнадцать, это вовсе не много, но я уже должен бы понимать, что от подобных новостей не убежишь. А я всё равно бежал, как будто слова девчонки могли прекратить биться в моей голове: «Она мертва, чёрт! Мертва! Я нашла её труп в её же комнате, которая тринадцатая! Отпусти уже!»
Сатания Аббатикова. Семнадцать лет отроду. Убийственная баба-рэмбо, полубезумная некромагиня, моя единственная и лучшая подруга. Даже скорее её можно назвать сестрой. И она скончалась две недели назад, запретив единственному свидетелю об этом говорить. Аббатикова, обязанная стать Шито-Крыто через три-четыре года, больше не с нами. А ведь я бы потом мог стать крёстным. И я был бы лучшим крёстным.
Шито-Крыто. А ведь он даже не знает об этом. Надо найти его, лучше, чтоб он узнал эту новость от меня.
На поиски ушёл весь день и половина ночи. За это время я успокоился. Относительно успокоился. Стал ровнее дышать, да и сердце не отбивает чечётку. Я стараюсь оградиться от этой страшной правды, слишком сложно её принять. Хотя, я никогда её не приму. Это всё равно, что согласиться с тем, что нормально ходить без руки.
Я поднимался на крышу одной из башен школы. Есть ещё одна непроверенная башня, если его нет ни на той, ни на этой, впору бить тревогу: «Пропал семикурсник, возможно – мёртв. Пожалуйста, сообщите нам правду, даже если он требовал не рассказывать».
Но, поднявшись, я вздохнул с облегчением. Он был здесь: сидел на парапете, как она когда-то, ничего не боясь.
- Андрей? А я тебя весь день ищу, - парень пожал плечами. Он уже знает? Не возможно. Обе девчонки обещали молчать, пока я не найду Шито-Крыто. – Я пришёл… в общем, ну… я хотел
- Я знаю, - кто из этих двух? Я убью её. Как бы мне тяжело не было это произнести, чёрт, я должен был сделать это. Так я бы предпочёл услышать это от него. Проще принять. – Можешь не говорить. Она никогда не вернётся, ведь так?
- Андрей, - я старался говорить, не срываясь на хрипящий шёпот, но как же тяжело, как же тяжело это, когда не улавливаешь в его голосе даже малейшей надежды, только немую просьбу: не говорить так, как есть. Но я не могу. Я должен сказать, услышав это ему будет легче принять данный факт. Да и даже не для него, а для себя я должен сказать. Один малюсенький шажок вперёд в признании произошедшего. – Она умерла, Андрей.
- Я так и сказал, - снова пожал плечами он. Его голос глухой, и в нём сквозит безэмоциональный холод. Когда же он узнал, что успел смириться? И от кого? Я подошёл к нему и сел рядом. Высоко. Хотя это одна из самых низких башен Тиба. Он смотрел вниз, а в руках его тлела сигарета. Рядом почти пустая пачка. Он же не курил никогда? Да и костяшки сбиты, очень сильно сбиты. Неужели успел подраться с кем-то?
- Кто тебе рассказал?
- Рассказал? – он словно пытался понять, о чём я. – Ты рассказал. Но я и так знал это.
- Давно?
- Вспомни, как давно ты не чувствовал моего взгляда полного ревности на своём затылке? – почувствовав, как я напрягся, пытаясь вспомнить, он ответил сам. – Две недели, Джек. Две недели я не донимаю тебя своей беспочвенной и бесполезной ревностью. – А ведь верно. Андрей – жуткий ревнивец. Сата часто издевалась над ним, флиртуя с другими. Ну а я слишком часто был рядом с ней и мог спокойно обнять, утащить её из его общества. Отсюда и вечная ревность, наши многочисленные стычки. Но уже две недели я ни разу не ловил этот прожигающий взгляд. Но, поглощённый поисками Аббатиковой, даже не заметил.
- Откуда?
- Знаешь, между некоторыми возлюбленными возникает связь, что протягивает ниточку от одного сердца к другому. Не у всех искренне и много лет любящих она есть. А у нас была, хотя мы встречаемся всего два с половиной года, и любовь не была взращена на длительной дружбе. Просто внезапность. Просто вдруг кто-то взял и в первый же день знакомства протянул между нами эту нить. Она всегда натянута и стоит одному дёрнуть, как другой это почувствует. Я всегда чувствовал Сату, даже когда её отправили на бесплатную экскурсию в Дубодам, - Шито-Крыто поморщился, да уж, не лучшее воспоминание. – А две недели назад в одну секунду я словно услышал, сердцем услышал, как что-то лопнуло. Оборванная нить болталась и тянуть за неё больше было некого.
Молчание. Мы молчали около часа, а может больше, и курили. Время не существовало. Это больно. Больно понимать, что самого близкого мне человека больше нет. Что творится с Андреем, я не хотел даже представлять. Я не смел даже сказать, что понимаю, что он чувствует. Это было бы жестокой ложью, ибо подобного я никогда не испытывал. Я даже не любил так никогда и никого.
- Дай сигарет, - попросил он, поворачивая голову. В глазах безысходность, отчаяние, боль, тоска, некая потерянность. Ни вопросов, ни метаний. Он не отторгал правду, но и не смирился. И засохшая кровь на лбу, губе. Щека разодрана. Точно с кем-то подрался. Я протянул ему пачку. Когда я успел выкурить столько? Я опустил глаза на тлеющую палочку смерти. Она столько боролась, чтобы я бросил и прекратил травить свой организм. Пальцы смяли сигарету.
- Хватит курить. Я не хочу даже знать, сколько ты курил за эти две недели. Она убила бы тебя, если узнала.
- Ключевое слово здесь – убила БЫ, - раздался его нервный смех, готовый перейти в истерику. Он вскочил на ноги, по-прежнему оставаясь на парапете. – Её нету здесь! Она ничего мне не сделает! Она никогда мне больше ничего не скажет! Никогда не треснет по затылку, пытаясь выбить дурь! Она не разозлится на то, что я за последние две недели едва ли в общем счёте спал двое суток! Она никогда больше не приревнует меня к грёбаной Келли! Она никогда не вытащит у меня из руки сигарету, чтобы выбросить её из окна и пригрозить никогда больше не целовать, если я не избавлюсь от вредной привычки! Никогда в моей голове не возникнет ещё больше воспоминаний о нас двоих! – Он кричал, я буквально чувствовал, как он задыхался от всех эмоций, что переполняли его, разрывали, раздирали. Но я больше всего боялся не за его внутренне состояние сейчас, а что он упадёт вниз. Я быстро слез с парапета, заставил его отойти подальше от края, слезать он отказался, равно как и поворачиваться ко мне. Чёрт, если он решит спрыгнуть, мне его не удержать. – Ты не представляешь, как мучительно осознавать, что ничего больше не будет. Это не разрыв отношений, когда оказывается, что одному из пары абсолютно параллелен другой. Это в миллионы раз хуже. Это когда изнутри тебя раздирает, когда внутри кто-то тупым ножиком пытается сделать из твоих органов, из твоей души салат. Это когда глаза горят огнём от недосыпа и слёз, а ты ничего не видишь перед собой, голова готова сдаться под напором отбойного молотка и превратиться в лепёшку, но на это не обращаешь внимания, ведь это всё ничто по сравнению с тем, что внутри. Я даже не знаю, что должен сделать, чтобы внутренняя боль ушла на второй план. Пока что не помогло ничто, - Андрей обернулся ко мне, и я увидел ту половину его тела, что до этого была скрыта: левую руку покрывали многочисленные раны, костяшки сбиты в кровь до невозможности, один из пальцев вывернут, ногтя нет. Не рука – а сплошная рана, сплошная гематома. Но ничего смертельного, на первый взгляд. Он не пытался умереть, он пытался сделать больнее, чем есть. Ухо, на самом деле из-за огромного количества засохшей крови я даже не понимаю, что с ним. На плече из-под майки виднеется какая-то рана, неаккуратно, явно самостоятельно зашитая. Всё остальное скрывала мятая футболка в кровяных пятнах. Нет, такую боль мне не представить никогда. И как бы мне хотелось ему помочь. Но что я могу сделать? Я даже раны ему не обработаю – не подпустит же. Я поднял глаза на его лицо и увидел, что по его щекам медленно стекают слёзы. Он действительно плакал, а в глазах лопались сосуды. Придурок. Спать надо больше.
- Андрей, идём, выпьем. Вот пьянку в её честь она бы одобрила, - я попытался стащить его за руку, но разве ж этого качка стащишь?
- Глупый Воробей. Я не хочу делать того, что она одобрила БЫ. Она этого не сделает. А заливать горе алкоголем – это просто поливать спиртом горящие угли или открытую рану. Всё это даже в буквальном смысле бесполезно – не перекрывает боль, я проверял, - я вздрогнул, представив. Что ж, зато за то, что туда могла попасть зараза, можно не волноваться.
- А что не бесполезно, а, Шито-Крыто? Калечить себя, зная, что ничто не перебьёт боль? Или, может, ты решил спрыгнуть с крыши? – он усмехнулся. Вероятно, думал об этом. И не мало.
- Почему бы и нет? Тогда всё прекратится. Никакой боли. Никаких чувств, никаких эмоций. Никаких воспоминаний.
- Знаешь, Андрей, мне тоже хреново, но даже если бы эта боль увеличилась в сотни раз, я бы ни за что не пожелал бы её забыть. Эти воспоминания – единственное, что осталось у меня от неё.
- Потому что умножаешь на сто. А ты умножь на большее число, попробуй представить. Может, тогда поймёшь, что значит невозможность спуститься с этой башни – единственного места на Буяне, где мы с ней вместе никогда не были, которое не ухудшает состояние в разы миллионами воспоминаний. Чёрт, да даже этот факт напоминает о ней!
- Значит, тебе нужно улететь. Отправляйся куда угодно, но не оставайся здесь, - парень задумался, а я в это время, воспользовавшись моментом, стащил его с парапета.
- Да, нужно улететь, - лицо Андрея стало потерянным, взгляд затравленным. А я ведь за это время перестал бороться со своими чувствами. Ему так плохо, что всё, что чувствую я, кажется таким никчёмным. Пока я рядом с ним, мне проще смириться, пытаясь заставить его сделать это.
- Но сначала выпивка и нормальный сон. Мы должны помянуть её. Вдвоём. Только скажи, что тебе хочется сделать сейчас?
- Кричать. Кричать, вкладывая всё, срывая голос, выть, словно одинокий волк. Хотя почему словно? Всё именно так и есть, - я положил ему на плечо ладонь.
- Тогда кричи. Вместе со мной. Это то, чего я и сам сейчас хочу даже больше, чем напиться.
И мы кричали. Долго, упав на колени, и это вой разносился в ночной тишине, оповещая всех, что случилось нечто непоправимое, оповещая всех её друзей, что её больше нет с нами. Я уверен, они слышали и поняли. И, если бы мы действительно были волками, к нашему вою присоединились бы другие, разнося весть по всему острову. Но мы кричали одни, кричали, вкладывая свою боль, свою любовь к ней. И никто не смел нас прерывать ни сейчас, ни потом. Мы кричали до хрипоты, до горящих лёгких, до сорванных связок, до рассвета. И мы встречали восход солнца своим немым криком - последним даром для неё.
Последний раз редактировалось: Элизабет Келли (Пн 18 Авг - 13:15), всего редактировалось 2 раз(а) (Обоснование : отбетила работку)
